С.С.С.М. - Страница 42

Вскоре в зале стало тихо (очевидно, началось раздевание), а кухня, напротив, наполнилась шумом. Открыв глаза, Краслен обнаружил, что здесь крутятся уже не одна, а четыре женщины, все черноглазые, черноволосые, очень похожие друг на друга. Одна была беременна, за юбку второй цеплялся ребенок, еще трое малышей ползали по полу. Мясо жарилось, тесто раскатывалось, с только что отваренных макарон стекала вода, круглый открытый пирог помещался в электродуховке… Поварихи покрикивали друг на друга. Между собой они общались то по-ангеликански с акцентом, то на каком-то другом, не знакомом Краслену наречии. Понял пролетарий из их речи только то, что белых бывших донов следует разделывать ножом с зеленой ручкой, а черных – их и донами-то, в общем, не назвать, так, человечки – с ручкой желтой. Дальше слушать не хотелось. Да и не до женских разговоров стало ушам Кирпичникова, когда два любопытных карапуза, подобравшись поближе, начали дергать за них что есть силы.

Прошло еще некоторое время. Поварихи закончили свою работу и разошлись, выключив свет. Музыка за стенкой умолкла. Потом свет зажегся снова и Кирпичников увидел на кухне голую девицу, поедавшую куски мяса прямо со сковородки. Это была одна из тех, что раздевались на сцене для публики. Краслена она игнорировала напрочь: безо всякого смущения не только показала все, что можно, но и облизала при нем пальцы.

В третий раз свет включился минут через двадцать после ухода танцовщицы. Несколько мужчин – одни в форме официантов, другие в щегольских полосатых костюмах – возвышались над Красленом, с интересом его разглядывая.

– И чем же ты так навредил этим коммунистам? – спросил самый толстый, самый лощеный из них, обменявшись с родственниками (а прочие, несомненно, были его родней, судя по внешнему сходству) несколькими фразами на родном языке.

Кляп изо рта Краслена не вытащили, так что вопрос, видимо, был риторическим.

– Так сколько, вы говорите, Свинстон пообещал за него?

– Пять тысяч шиллингов, папа, – ответил один из парней.

– Пять тысяч?! И вы взялись за это дело, даже не поторговавшись?! Олухи! Канальи! Вы себя не уважаете!!! – взревел толстяк. – Пять тысяч… Ха! Ха-ха!

– Можно попросить больше, ведь этот тип у нас, и он нужен Свинстону, – вставил один из официантов.

– Пригрозить, что убъем, если Свинстон не даст шесть… семь… десять! – добавил другой.

– Давайте будем отрезать ему по пальцу каждый день, – сказал еще один.

Краслен сидел ни жив ни мертв. Даже затекшие руки и ноги стали казаться ему мелочью.

– У тебя, Луиджи, вечно одни пальцы на уме! – сказал папаша. – Это пошло и давно вышло из моды! Тьфу! Пять тысяч… Олухи… Болваны!!!

– Если хорошо все объяснить этому Свинстону…

– …клянемся, он даст больше!!!

– К черту вашего Свинстона! – заявил главный. – Свинстон захотел его поймать, потому что он враг коммунистов. Ну, а мы дадим ему понять, что семейство Казати достойно большего, чем жалкие пять тысяч шиллингов! И этот Свинстон будет кусать локти, ясно вам?! Пять тысяч, матерь Божья… Мы продадим этого парня коммунистам, раз они так его ищут! Наверняка у них найдется для нас лучшее вознаграждение!

Довольный своей мыслью, папаша оглядел банду и добавил к сказанному несколько непонятных Краслену фраз.

– А кормить его надо? – спросил по-ангеликански один из младших гангстеров.

– Нет, конечно! – фыркнул главный. – Зачем переводить добро на этого типа? День протянет и так, а дальше коммунисты все равно его убьют.

– Можно я его тогда кастрирую, папа? – спросил самый худенький, плюгавенький официантик. – Давно не практиковался. Ему же все равно уже не понадобится…

– Нет!

– Но…

– Нет, я сказал! Что за дурная привычка спорить со старшими?! Ладно, посмотрели на него и хватит, марш отсюда, у нас еще есть дело!

Гангстеры поспешили убраться с кухни. Оставшись последним, папаша еще раз довольно взглянул на Краслена, потом открыл дверь холодильного шкафа и сказал чему-то там, внутри:

– Ну что, Винченцо? Как тебе? Не сладко? А ведь я предупреждал!

Ночь, в течение которой Краслена охраняли два чернявых подростка, без конца игравших в карты и ругавшихся на своем родном языке, прошла в размышлениях. Кирпичников думал о смерти. Размышлял, продолжится ли борьба классов на том свете, или загробный пролетариат уже одержал победу, и поэтому подвигов там, как и здесь, совершить не удастся? А может быть, сознание после смерти распадается – и все, и пустота, небытие? Так – не хотелось. Быть казненным в качестве предателя, бесславно и нелепо, не хотелось еще больше. Краслен без конца повторял самому себе невесть где почерпнутую мысль, что смерти нет, но лучше от этого не становилось.

Более-менее отвлекали только мысли о буржуях. Получается, Свинстон, один из опаснейших капиталистов и злейших врагов рабочего класса, владелец промышленных предприятий, печатных органов и транспортных средств, нанял гангстеров, чтобы те поймали для него Кирпичникова? Но чем Краслен мог его заинтересовать? Неужели Свинстон клюнул на приготовленную для Памперса приманку и решил сотрудничать с бывшим приспешником Буерова? Выходит, листовки компартии сделали свое дело и Краслен стал казаться буржуям ценным кадром, необходимым для борьбы с рабочим движением? О, Труд, чего только не бывает на свете!.. Впрочем, теперь уже все равно. Гангстеры сбудут Краслена коммунистам, а им он ничего не докажет. Расстреляют – будут правы. Он, Кирпичников, на месте пролетариев Ангелики, наверно, поступил бы точно так же.

…Сон прервали вспышка электрического света, стук внезапно распахнувшейся двери и голос – бодрый, сильный, злой: